О шрамах и других травмах, ФБ

[sKarEdFanfiction]

Название: О шрамах и других травмах
Переводчик:  sKarEd
Бета:  Ar@lle
Оригинал: "Of scars and other demons" by Moranion, разрешение на перевод получено
Ссылка на оригинал: Of scars and other demons
Пейринг/Персонажи: Шерлок Холмс/Джон Уотсон
Категория: слэш
Жанр: ангст, драма, херт/комфорт
Рейтинг: NC-21
Краткое содержание: У Шерлока есть шрам. Даже не один. Но он наотрез отказывается показывать их Джону.

Когда это происходит впервые, Джон чуть с ума не сходит от страха и не замечает ничего необычного: по крайней мере, необычнее, чем Шерлок Холмс сам по себе — его необычности вполне хватало на три-четыре квартала вокруг. Они снова были на деле: погоня за преступником и схватка в ночи закончилась тем, что его раздражающему другу от души заехали бейсбольной битой по крестцу.

Джон знает, что им крайне повезло, что позвоночник поврежден несильно: Шерлок способен стоять, хоть его и кренит к земле, словно столетнего старика; сжатый в тонкую линию рот почти незаметен на белом как мел лице, а темные кудри влажны от холодного пота и липнут ко лбу. Страшно смотреть на то, как боль лишает его былого величия, и Джон стискивает зубы, чтобы удержать себя под контролем (коснуться лица, скользнуть губами по лбу, убить поджигателя, который так вовремя сбежал; Шерлок, Шерлок, с тобой должно быть все в порядке, потому что если ты не будешь в порядке, что же случится с этим чертовым миром?), но он не может удержать под контролем свой разум. Джон поддерживает Шерлока за пояс, пока тот цепляется за его плечи с отчаянной решимостью и тащится за ним, подволакивая ноги, так что Джону приходится практически тащить его на себе. До госпиталя осталось около пятидесяти шагов, но они тянутся как тысяча миль в пустыне.

— Держись там, — шепчет Джон, с трудом пропихивая слова сквозь сжавшееся горло, и гладит Шерлока по груди, — уже почти дошли.

— Удар по спине совершенно не повлиял на мое зрение, благодарю покорно, — бормочет Шерлок, уставившись в пространство стеклянным взглядом.

Джон давится истерическим смешком. У него уже челюсть свело, оттого что он сжимал зубы, чтобы успокоить себя, и он уже готов возблагодарить Бога, в которого все равно не верит, когда они наконец вваливаются через автоматические двери в залитый ярким светом теплый коридор.
Вокруг них немедленно начинается суета. Два медбрата забирают Шерлока, и на одно постыдное мгновение Джон жалеет о потере источника тепла и редкого — столь редкого, что кажется уже бесчеловечным, и это ранит, но он не будет больше упоминать об этом — контакта со своим другом. Потом он следует за каталкой, на которой увозят Шерлока — тот лежит на животе и терзает тонкими пальцами стерильную простыню.

— Шерлок, — хрипло зовет Джон, ступая рядом с врачами.

Великий детектив только закрывает глаза и еле заметно качает головой. Джону снова приходится прикусить язык.

Ему как-то удается убедить персонал, что он тоже врач, и он заходит в отделение скорой вслед за каталкой, пристраиваясь рядом с сестрой, которая уже нацелила ножницы на пальто.

— Не нужно, — он слышит свои слова со стороны, и сестра бросает на него странный взгляд, но позволяет ему помочь в стаскивании пальто с длинных рук. Джону слишком далеко до завзятого модника, но его друг относится к своему Белстаффовскому пальто с нежной привязанностью, с какой другие люди смотрят на своих домашних питомцев, и Джон вовсе не хочет, чтобы Шерлок обнаружил, придя в себя, что его любимая вещь уничтожена во благо здоровья его «транспортного средства».

Как только пальто снято, Джон аккуратно складывает его и держит так, что оно становится похожим на спящего зверька. Сестра тем временем разрезает пиджак. Когда она приступает к рубашке, Шерлок бьет ее по руке и открывает глаза:

— Джон?

Джон изо всех сил стискивает его руку:

— Я здесь. С тобой все будет в порядке, слышишь?

Шерлоку хватает чувства юмора, чтобы выдавить из себя кривую, больную усмешку.

— Ну конечно, — хрипит он, — со мной всегда все хорошо. А вот вы, доктор, вот-вот свалитесь с ног.

Джон подумывает было обидеться, но решает, что в этот раз не стоит:

— Я в порядке.

— Вовсе нет. — Шерлок снова отмахивается от медсестры и приподнимает голову. — Кто-нибудь позаботится об этом добром докторе? — спрашивает он и даже в этот момент умудряется хмуриться. Его голос срывается от боли, но все еще достаточно громок. — Дайте ему стул и одеяло, пожалуйста.

— Шерлок, тебе все-таки следует научиться быть пациентом. — Джон не может сдержать улыбки. Приятно было видеть, как Шерлок проявлял заботу, хоть в этом и не было никакой нужды. — Я все равно никуда не денусь.

Но рядом с ним обнаруживается медсестра с чашкой горячего чая, которую немедленно всовывает в совершенно не дрожащую ладонь, и тянет его к ближайшему стулу у стены, и Шерлоку хватает наглости демонстративно закатить глаза (пижон невыносимый!):

— Просто присядь, Джон. Ты только что тащил меня на себе через полгорода.

Джону хочется отметить, что вовсе он никого не «тащил», и это была всего-то пара улиц, но тут стул мягко касается его ног, и они подгибаются будто сами по себе. Джон опирается на стену и наблюдает, как сестра разрезает на Шерлоке рубашку и вкалывает ему порядочную дозу обезболивающего. Бледная кожа Шерлока отливает серебром, но это наваждение пропадает, стоит Джону моргнуть — наверное, свет отразился в каплях пота на стройной спине.

Во второй раз все происходит так быстро и незаметно, что Джон еще долго не задумывается об этом. С момента травмы проходит два дня, и Шерлок умудряется так довести персонал клиники, что они моментально соглашаются на выписку. Сейчас Шерлок с Джоном едут домой, на Бейкер-стрит: Шерлок даже позволяет себе улечься на левый бок, устроившись щекой на бедре Джона, чтобы лишний раз не тревожить спину.

Джон знает, что диагноз мог быть много, много хуже. Но ему вполне хватает и того, что есть — парой сантиметров выше, и его великолепный друг мог не сделать больше ни шага. А так — всего лишь трещина в кости, микроразрывы в мышцах спины и здоровый, жутковато выглядящий синяк. Ближайшие две недели им придется обойтись без пробежек, и Джон уже судорожно размышляет, как ему уговорить Шерлока вовсе не шевелиться ближайшие несколько дней.

Кэб подпрыгивает на брусчатке, и Шерлок резко вдыхает и сжимает зубы. Джон тянется к его голове и, даже не успев подумать, запускает пальцы в темные кудри.

Но Шерлок под его рукой только медленно выдыхает и прижимается головой к ладони, совсем как кот, ищущий тепла. Джон пытается не обращать внимания на нервные спазмы своего желудка и гладит Шерлока по кудрям, которые на поверку оказываются гораздо мягче, чем кажутся.

— Никакой беготни в течение по меньшей мере двух недель, — говорит Джон. — И не прикидывайся, что не в курсе.

Шерлок в ответ только бурчит что-то неразборчивое.

— Я серьезно, ты, невыносимый безумец. На всякий случай сообщаю, что у меня в чемодане есть пара смирительных рубашек, и если понадобится, я их применю. — Джон легонько массирует кожу головы Шерлока, и тот практически урчит. Джон никогда раньше не видел его таким умиротворенным. Этот метод следовало запомнить.

— До тех пор, пока ты не начнешь носиться со мной, как с инвалидом, и предлагать свою помощь в принятии ванны — связывай на здоровье, — сонно отзывается Шерлок, и Джон хохочет.
Когда это происходит в третий раз, Джону не до логических размышлений, но он обращает на произошедшее внимание. Просто слишком занят, чтобы задавать вопросы или слишком уж задумываться над этим.

С инцидента с битой прошло три месяца, и вот уже неделю они заняты делом. Старый, признанный коллекционер вина, который слишком уж увлекся своей страстью: он начал похищать людей с улиц, привозить их к себе домой и осушать до капли, вскрывая артерии. Он хранил их кровь в винных бутылках, запечатанных воском по всем правилам хранения старых вин, складывая их на стеллажи в подвале. Для всех окружающих безумец оставался лишь коллекционером редких вин, чье богатство было велико. Он тщательно отбирал жертв — только тех, кто был рожден в один год с вином, которое он выпивал, заменяя его на кровь — по крайней мере, так вычислил Шерлок. Полиция все еще возилась с анализом, но Джон уже давно привык доверять словам детектива.

Убийца был хитер и изобретателен, и это приводило Шерлока в абсолютный восторг. Он уговорил Лестрейда пустить их с Джоном в дом первыми, и Джон не ожидал никакой беды — убийце было далеко за семьдесят. Но дом оказался настоящим монстром викторианских времен — темным и гулким, угрожающе нависшим над одной из улочек Лондона. Они все никак не могли найти преступника и в конце концов решили разделиться. Спустя пять минут блужданий по темным коридорам Джон наткнулся на Шерлока, лежащего на полу без сознания. Когда он бездумно рухнул на колени, сходя с ума от беспокойства, то услышал за спиной какой-то шорох. Джон обернулся и прострелил высокому худому мужчине с хлороформной тряпкой в руке колено.

Это было нелогично, поскольку Бенджамин Рурк был стар и слаб — его можно было сбить с ног одним ударом (что бы и сделал Шерлок, не подкрадись к нему старик со спины). Но после бассейна, Мориарти и бейсбольной биты сама мысль о ком-то, причиняющем вред Шерлоку, вызывала у Джона приступ тошноты.

Хлороформ никак не умерил пыла детектива, и, после того как Шерлок очнулся, а Рурка перевязали, заковали в наручники и утащили, то он немедленно отправился на поиски печально известного подвала. Джон замирает во влажном холоде и молча наблюдает за Шерлоком, который медленно оборачивается, оглядываясь.

— Изящно, — шепчет он. — Как же изящно.

Открывшееся взгляду действительно было в своем роде «изящно» — до мурашек и тихого ужаса. Джон почти позавидовал маньяку, который смог настолько очаровать детектива.

Но когда за ними захлопывается входная дверь 221Б, Шерлок молча прижимает Джона к стене. Мысли Джона путаются и скачут в такт колотящемуся сердцу, но в конце концов он поднимает взгляд и смотрит в серебристые глаза.

Шерлок пялится на него в ответ с подозрительно равнодушным выражением лица, пока наконец не размыкает губы:

— Тебе необязательно было стрелять.

Джон отрицательно мотает головой, потому что голосу он сейчас не доверяет. Его великолепный, блистательный друг улыбается. Это одна из тех редких, настоящих улыбок — открытая и теплая, как луч весеннего солнца.

— Есть ли что-то, что ты не станешь делать для меня, Джон? — спрашивает Шерлок, и его глаза светятся почти детским восхищением.

Джон отводит глаза и тяжело сглатывает. Затем единожды качает головой.

Наступает тишина, тянущаяся как липкий, резко пахнущий клей, и, когда она становится слишком уж долгой, Джон собирает волю в кулак и поднимает голову. Шерлок стоит, закрыв глаза, все еще улыбается, и, словно в бреду, склоняет голову и прижимается губами к губам Джона.

Это касание быстрое и легкое, словно птичий пух. Такое невыносимо нежное, что Джон вздрагивает абсолютно каждой клеточкой тела. И кроме того, оно длится слишком уж мало.

Шерлок выпрямляется, и Джон удивленно моргает, пораженный до глубины души. В смутных, странных снах, которые посещали его время от времени (каждую ночь, каждую гребаную ночь они сводили его с ума), Шерлок всегда целовал его посреди расследования или после него, возбужденный, ослепляюще прекрасный, потому что Джон не может представить другого такого момента, когда бы Шерлок был настолько счастлив — упивающийся адреналином, собственной сообразительностью и полностью довольный жизнью. Со временем он угадал. Но Джону снится, что Шерлок целует жестко, требовательно, почти жестоко, и эта неожиданная нежность окончательно ломает его и до боли впивается в его сердце.
Шерлок закусывает губу и смотрит на Джона, с чем-то подозрительно напоминающим страх во взгляде, и, не успев даже задуматься, Джон притягивает Шерлока к себе за рубашку и целует.

Где-то глубоко внутри Джона терзал ужас, что Шерлок окажется столь же холодным, отстранённым и логичным в отношениях, этого запутанного плотского дела, но как же он заблуждался. Шерлок целует его с небрежным восторгом, со всей пылкостью возбуждения от раскрытого дела: его язык столь же ловок сейчас, как и тогда, когда он говорит, Шерлок скользит им в раскрытые губы Джона и нежно касается неба, да так, что у Джона темнеет в глазах. Он давится стоном, который торопливо теряется среди жара их поцелуя: горячий, жалобный и дрожащий; Шерлок заглушает его своим, тихим высоким хныком, и Джон отчаянно вцепляется за его рубашку, целует Шерлока в ответ, прикусывая мягкую нижнюю губу и скользя руками под бордовую рубашку; вздрагивает, чувствуя горячую, гладкую кожу и сильные мышцы.
И тут Шерлок стонет, словно умирающий, хватает Джона за запястья и тянет его руки ниже, на черные брюки, пока они не оказываются точно на его заднице, и тот совершенно срывается.

Шерлок к этому времени ухитряется расстегнуть брюки на них обоих и сжать в кулаке их члены, и до «маленькой смерти» всего ничего, и Шерлок впивается зубами Джону в плечо, а тот царапает его короткими ногтями.

Четвертый раз случается где-то через полчаса, в спальне Джона, потому что торопливая, жесткая дрочка в холле лишь слегка остудила их пыл; но сейчас Джон совершенно точно обращает на это внимание.
Шерлок распростерт на его постели, тяжело дышащий и раскрасневшийся, и такой горячий, и Джон раздевает его, медленно, предмет за предметом. Наслаждение видом каждого дюйма открывающейся бледной кожи кажется единственным возможным вариантом. Джон планирует сделать Шерлоку лучший в его жизни минет, но сначала он хочет видеть его обнаженным. Единственное, что сейчас остается на Шерлоке, — это застегнутая на все пуговицы рубашка, и контраст между темным шелком и порозовевшей кожей очаровывает Джона, но он жаждет простора незнакомой бледной кожи, открытой его глазам, рукам и языку.

Но когда он пытается стянуть рубашку с плеч Шерлока, тот отталкивает его руки:

— Рубашку не трогать. — Его голос стал еще ниже, еще грубее и будто потемнел, и с телом Джона начинают происходить невообразимые вещи.

Но он все же понимает, что еще не видел и не прикасался к спине Шерлока; да, именно так — за все то время, пока они жили вместе, он ни разу не видел его обнаженной спины. Всего полчаса назад Шерлок отвел его руки от нее. Джону все-таки чуточку интересно почему:

— Хорошо, — говорит он, тщательно подбирая слова. — Можешь сказать почему?

— Потому что я не хочу, чтобы ты видел или касался моей спины. — Если бы Шерлок был менее дотошен в своих высказываниях, он бы обязательно добавил «черт возьми».

— Да, я так и понял, — резко отзывается Джон, у него горят ладони от желания прикоснуться, сжать и погладить, а голос от возбуждения звучит резче, чем хотелось бы. — Я хочу понять, чем я заслужил подобное недоверие.

Пронзительный взгляд Шерлока немного смягчается:

— Во мне нет ничего настолько важного, что бы я не мог доверить тебе, — он говорит непривычно мягко, нежно касаясь кончиками пальцев щеки Джона. — Иначе меня бы здесь не было. Ты не испытывал сомнений, когда ради меня убивал человека; сделай нам обоим одолжение, столь же великодушное — не спрашивай ни о чем.

Что-то внутри Джона беспомощно тает и выходит наружу сквозь горячую кожу, теплое, жаждущее, стремящееся к Шерлоку, который сейчас так беззащитен, обнажен и открыт словно бы до самых костей. Именно тогда Джон решает, что рубашка не способна прикрыть душу Шерлока, не теперь, когда она вся перед ним нараспашку; маленький кусочек кожи несоотносим с величием всей сущности Шерлока, которая открыта перед ним.

И хотя Джон совершенно точно не хотел делать этого той же ночью, все закачивается тем, что он в Шерлоке, до того, что становится трудно дышать, и он уверен в том, что сгорит в жару его тела. Они медленно занимаются любовью, так медленно, что ощущения уже граничат с болью, и после всего Джон обнаруживает, что Шерлок вовсе не против объятий, особенно, когда он вымотан от удовольствия, становится сонным и цеплючим, словно влюбленный кот. Они спят, сплетясь в единое целое под одеялом; и когда Джон просыпается среди ночи, он не хватается за возможность исследования запретной зоны, просто целует Шерлока в макушку и снова засыпает.

Джон не жалуется.

Вопреки всем его ожиданиям, Шерлок оказывается великолепным любовником. Он, конечно, не может похвастаться большим опытом, но он полон бесконечного энтузиазма и всепоглощающе внимателен и, что больше всего удивляет Джона, ищет физического контакта практически всегда, даже во время расследований. Джон этому только рад.

Джону кажется, что именно этого и следовало ожидать от Шерлока с его любовью к шелковым рубашкам, скрипке и хорошо сделанным вещам, но его друг (не друг, уже любовник, но весь, полностью его) доказывает, что он принадлежит к особенному сорту сенсуалистов: точно так же, как Джон просто смотрит на вещи, Шерлок занимается с ним любовью, используя все, что имеется в его распоряжении: все пять его чувств, все его тело и его прекрасный, великолепный ум заняты Джоном. С Шерлоком все его тело превращается в эрогенную зону. Шерлок ерошит носом волосы Джона, впивается укусами в подмышки, колени и локти, он считает удары пульса, скользнув языком по шее Джона, его запястьям и внутренней стороне бедра; он прижимает Джона к стене, опускается на колени, целует его член и вздрагивающий, подтянутый живот, обжигает влажным дыханием кожу Джона, помогает себе руками и бесконечно шепчет прекрасные вещи, которые заставляют сердце Джона сбиваться с ритма (ты заставил отступить лондонский туман, Джон, Джон, скажи, что ты никогда не покинешь меня) и грязные, жуткие вещи, от которых Джон дрожит и стонет (Я хочу, чтобы ты брал меня, пока я не задохнусь, я хочу чувствовать это еще очень долго). У Джона кружится голова, когда он думает о том, что весь этот великолепный разум сосредоточен только на нем. И, честно говоря, Шерлок тратит безумное количество времени, чтобы просто свести Джона с ума.

На книжной полке стоит бутыль страшно дорогого «Шираз», стащенная Шерлоком из коллекции Рурка. Они откупоривают ее и выпивают по бокалу: позже Джон оказывается распластан по ковру, и, пока он дрожит и беспомощно ругается, Шерлок по каплям роняет изысканный напиток в его рот, чтобы позже слизнуть остатки. Он капает им Джону на спину, чтобы поступить точно так же, и в конце концов льет его меж ягодиц Джона и вылизывает до тех пор, пока тот не вцепляется зубами в свою же брошенную рубашку, чтобы удержаться от крика; Шерлок в это время шепчет ему о том, как раскрывается вкус вина от тепла его тела, и о том, как сверкают золотые блики на влажной коже.

Случаются у них и другие безумства: однажды Джон сходит с ума от нетерпения, утаскивает Шерлока в темный переулок, падает на колени прямо на грязные камни мостовой и берет член Шерлока в рот. Тот сжимает в кулаках волосы Джона и кончает так сильно, что Джон замечает слезы у него на щеках, когда поднимается на ноги; однажды Шерлок умоляет так настойчиво, что Джон просто не может ему отказать, и грубо и жестко берет его, вжимая в мокрую стену, словно безумец, почти без подготовки, позабыв, что за поворотом находятся Лестрейд и его команда, и они наверняка слышат крик Шерлока.
И однажды произошло такое, о чем Джон боится даже вспомнить без риска растечься бессмысленным грузом на пару часов. Это был редкий солнечный день, и гостиную 221Б пересекали косые полосы света. Шерлок, сидевший на полу в пятне солнечного света, притянул Джона к себе, целуя долго, сладко и нежно. Они занялись сексом, сидя на ковре у незажженного камина, Шерлок при этом оседлал колени Джона. Воздух вокруг них, казалось, густел от солнечного света и их прерывистого дыхания, и вздохов, сладких, как летний мед; их движения казались медленными, а прикосновения — болезненно приятными, как в горячечном сне. Шерлок был удивительно тих, осторожно выгибаясь в руках Джона и следя пальцами за игрой теней и света на его теле. Его собственные волосы переливались золотыми искрами, которые, казалось, отражались и в его потемневших глазах; Джон осторожно касался носом, лизал и слегка прикусывал влажную о пота кожу, будто подсвеченную изнутри, и думал, что Шерлок в этом своем белом шелке похож на незавершенную статую, частью все еще скрытой в мраморе. Шерлок кончил первым: его спина изящно изогнулась, а с губ сорвался длинный, судорожный выдох, и когда Джон последовал за ним, это и правда походило на маленькую смерть, с падением все ниже и ниже в небеса, и возвращением на землю под шепот Шерлока: «Джон, Джон, мой Джон» в самое ухо.

Проходит месяц, и еще один, и еще: и Джон не переживает. Скорее даже наоборот, он не может вспомнить, когда еще был настолько же одуряюще счастлив. Ему нравится, как между ними растворилось понятие «личного пространства», ему нравится, что теперь ему позволено — даже, скорее, приказано — смотреть, касаться, целовать и любить изо всех сил. У него теперь есть полное право наорать на Андерсона, когда тот оскорбляет Шерлока; ему нравится, что Шерлок больше спит только ради того, чтобы подольше понежиться с Джоном под одеялом, и ему нравится, как тот просыпается, сонно цепляясь за Джона и уткнувшись носом в плечо, словно пригревшийся котенок. Ему нравится, как Шерлок незаметно выпрямляется, когда видит, что Джон смотрит на него; ему нравится, как Шерлок носит на голове эти безумные лохмы — так бы король мог бы носить свою корону Тьмы, а его глаза сверкают не хуже бриллиантов записной красотки.

Он даже привык к правилу «не касаться спины» — потому что, на самом-то деле, Шерлок выглядит потрясающе в одной расстегнутой рубашке с закатанными рукавами, всегда шелковой. Ее ткань будто оживает под пальцами Джона, всегда подходящего цвета, выгодно оттеняющего бледную кожу — темно-фиолетового, кобальтово-синего, изумрудно-зеленого, который делает Шерлока похожим на опасную змею, черного — в нем он походит на снежного ангела из просвечивающей слоновой кости.
Вкратце: Джон любит Шерлока и всегда любил настолько, что пугало его самого. От этого чувства у него дрожат колени и колет в сердце; он говорит Шерлоку, что любит его, так часто, как только может, не показавшись настойчивым, но и этого всегда остается мало — потому что как объяснить человеку, что ты хочешь пробраться внутрь него и жить в его грудной клетке?

Джон, конечно, молчал, но рубашки начинали беспокоить его. Они не мешали ему своим наличием, но его грызла мысль о том, что Шерлок видел его, Джона, полностью — со всеми его физическими недостатками и потаенными темными уголками разума, которыми Джон вовсе не гордился — и все еще прятал от него часть себя.

Тогда Джон задумывается, что именно может быть не так со спиной Шерлока, чтобы тот хотел это скрыть. Джону нельзя смотреть и нельзя касаться обнаженной кожи, но можно трогать, если сверху есть ткань — значит это можно опознать визуально и на ощупь.

Он сразу же отметает мысль о кожном заболевании — Шерлок не стал бы скрывать такую мелочь от доктора. Следующая мысль — татуировка, но никто, даже Джон, не распознал бы татуировку на ощупь. Как-то раз, переодеваясь, он обращает внимание на свою старую рану и задумывается над чем-то подобным. Мысль странная, потому что шрамы Джона Шерлок просто обожает. Если он любит шрамы Джона, то зачем бы ему прятать свои?

Но все же Джон ставит теорию о шрамах во главу мысленного списка и задумывается по-настоящему. Существует множество типов шрамов — не похоже, чтобы Шерлок стеснялся бы шрамов от операций или от обыденных травм. Тут мысли Джона сворачивают в печальную сторону: есть шрамы, которые наносят не только физическую, но и моральную травму — следы плети, ожоги от сигарет, укусы, химические ожоги. У каждого шрама есть своя история: но она не всегда благородна, и ей не всегда удается гордиться. Некоторые из них только лишний раз напоминают о боли, позоре, человеческой глупости и жестокости. Некоторые шрамы считаются постыдными и уродливыми, и Джон знает, что если у Шерлока на спине действительно шрам, то он думает о нем именно так.

Джон прекрасно понимает, что ему однажды придётся настоять на своем и потребовать у Шерлока сказать правду, но ему от этого легче не становится. Существует множество способов вытянуть из него правду, но, поскольку Шерлок практически читает мысли, Джон решает, что проще всего будет спросить напрямую. Знать бы только когда и как.

В конце концов Джон решает сделать это резко, на одном дыхании, как при отрывании присохшей повязки. У некоторых людей есть для этого более подходящие слова. Однажды, вечером, после очередного расследования, он берет тщательно отобранную книгу и идет к Шерлоку, уткнувшемуся в Джонов ноутбук.

— Нам нужно поговорить, — сообщает Джон, — но сначала тебе нужно кое-что прочесть. Только первую страницу.

Шерлок удивленно косится на книгу и вопросительно приподнимает бровь, прежде чем открыть ее. Джон садится рядом с Шерлоком, и тот немедленно закидывает ноги на его колени. Джон автоматически, абсолютно твердой рукой придерживает его за колено.

Проходит совсем немного времени, и Шерлок недоверчиво фыркает и бормочет:

— Хорошо придумано.

— Спасибо, — Джон забирает книгу у Шерлока из рук и почти сразу же находит нужный отрывок: он перечитал его, наверное, сотню раз, после того как его отправили домой из Афганистана. — «Дети хвастают шрамами, словно медалями. Любовники хранят их, словно тайны, которые нужно раскрыть. Шрам — это то, что возникает, когда слово обретает плоть. Раны, полученные на войне, полны гордости, их легко демонстрировать. Прыщ же показать гораздо сложнее», — Джон закрывает книгу и откладывает ее в сторону, все еще чувствуя вкус слов на языке.

Он осторожно смотрит на Шерлока, который холодно смотрит на него в ответ.

— Кажется, мы договорились, что не будем затрагивать эту тему.

— Да, но это было три месяца назад, — Джон пытается осторожно подобрать слова. — Шерлок, шрамов не нужно стыдиться. У меня есть шрамы, и ты их любишь — ты сам так говорил. Мне неважно, как выглядит твой шрам, Шерлок. Надеюсь, ты не боишься, что я разлюблю тебя, если его увижу?

— О, доктор, ради бога. Слова, которые ты дал мне прочесть, и правда очень разумны, но, похоже, ты их так до конца и не понял. — Шерлок убирает ноги с колен Джона и, встав, начинает метаться по комнате. Джону сразу становится неуютно.

— Боевым ранением легко хвастаться, Джон. Но за моим шрамом не стоит гордой схватки. Это прыщ. Никто не решится показать омерзительный, распухший гнойник всем и каждому. Даже закаленному врачу.

— Но для меня это совершенно неважно, — умоляет его Джон, чувствуя, как сжимается сердце, оттого что Шерлок подтвердил худшие его опасения.

— Это важно для меня, — говорит ему Шерлок, и голос его холоден и остер, словно ледяные осколки, а от лица отлила вся кровь. — Мой шрам, а точнее, шрамы, служат мне напоминанием о моей собственной глупости, предсказуемой жестокости и отсутствии воображения у некоторых личностей. Именно поэтому я отказался от предложенной Майкрофтом пластической операции.

Джон обдумывает сказанное, пытаясь проигнорировать тот факт, что с Шерлоком произошло что-то настолько ужасное, что он решил оставить на себе напоминание об этом.

— Если они всего лишь напоминают о давней ошибке, почему ты не покажешь их мне?

Шерлок смеется, и это жуткий надтреснутый звук, отдающий пустотой и безысходностью.

— Потому что формирование воспаления могло быть жестоко, но предсказуемо, — говорит он, отворачиваясь от Джона, — но гной в нем — вполне реален.

Джон чувствует, как его спина покрывается мурашками. По какой-то безумной причине Шерлок решил, что заслуживает того, что нанесено у него на спине, и от одной мысли об этом Джона мутит.

— Ты так и не покажешь их мне?

— Нет.

Джон на секунду зажмуривается, потом снова распахивает глаза.

— По крайней мере опиши их… — он умоляет, но сейчас ему все равно.

— Нет.

— Да Бога ради, почему нет?! — восклицает он.

— Потому что тогда ты увидишь гной. — Шерлок бледен до синевы и походит на привидение. — Ты увидишь, кто я есть на самом деле, Джон. И уйдешь.

Джону хочется разозлиться и выкрикивать глупые вещи (Я уйду прямо сейчас, если ты не позволишь мне очистить твои воспаленные раны, которые так терзают тебя, а я не могу смотреть, как ты мучаешься, ты, полный, круглый, совершенный идиот), но, несмотря на то, что он может хладнокровно застрелить человека, он не настолько жесток. В нем просто нет жестокости к кому бы то ни было, а особенно — к Шерлоку, которого он любит до помутнения рассудка.

Все внутри Джона волком воет о том, что сейчас он должен подойти к Шерлоку, обнять его, поцеловать и сказать, что он никогда и ни за что его не бросит, никогда — он не может жить без него, как он может уйти? Но эти гнойные нарывы должны быть вскрыты и очищены, их нужно вылечить. Джон знает об этом, но Шерлок не хочет об этом знать. Шерлоку наплевать на свое здоровье настолько, что он сам для себя становится опасен, и в этот раз Джон решает, что слишком любит Шерлока, чтобы позволить этому продолжаться.

— Ты не оставляешь мне выбора. Шерлок, — уверенно говорит Джон и поднимается на ноги.

Шерлок отчаянным, полным ужаса взглядом смотрит за тем, как он натягивает свою куртку и шнурует ботинки. Джон выходит, тихо прикрывая за собой дверь, спускается на семнадцать ступенек и выходит в ночь.

Джон не очень-то удивляется, когда Антея сообщает, что Майкрофт до сих пор в офисе. Несмотря на позднее время.

Когда Джон стучится в тяжелую дверь, голос, который всегда кажется самодовольным, вне зависимости от того, что им произносят, приглашает его войти. Майкрофт сидит за своим массивным столом, просматривая какие-то серьезные бумаги, и с натянутой улыбкой поднимает голову, стоит Джону переступить порог.

— Добрый вечер, Джон. Ваш кэб угодил в пробку по дороге сюда? Вы добирались дольше, чем я предполагал.

Жучки в квартире и камеры слежения. Ну конечно. Джон гордится собой — он настолько привык к Холмсам, что уже не открывает рот от удивления.

— Хорошо, — говорит он вместо этого. — Значит, мне не нужно объяснять, зачем я здесь.

Майкрофт медленно кивает, его глаза и лицо остаются совершенно нечитаемыми, и молча указывает на стул перед столом. Когда Джон садится, Майкрофт наклоняется ближе и буквально впивается в него сумрачным взглядом:

— Каков ваш вклад в отношения с моим братом?

Джон знает, что на этом месте ему следует выразить удивление, но он ожидал речи «Большого Брата» вот уже три месяца. Летним утром после поимки Рурка Майкрофт возник в дверях квартиры 221Б с очередным «государственно важным делом», которое Шерлок брать не пожелал, кинул один быстрый взгляд на них двоих, сидящих за кухонным столом, и ухмыльнулся — правда ухмыльнулся и, выходя, небрежно бросил: «Мои поздравления». Прятать что-либо от братьев было просто бессмыслено, и сейчас Джон удивлен разве что тем фактом, что речь «Навредишь моему брату, и я сотру тебя с лица Земли и уничтожу все свидетельства твоего существования» не прозвучала несколько раньше.

В любом случае, все, что может сейчас ответить Джон — только правду.

— Я думаю, что он безумец. И думаю, что в моей жизни не будет больше ни одной спокойной секунды. Но он — самое лучшее, что когда-либо со мной происходило. Я с легкостью убью за него, и что самое важное — я готов за него умереть. Первое мне уже приходилось делать, как вам уже известно, и, если придется, умереть за него будет честью для меня.

Майкрофт молчит долго, целую минуту: просто сидит и внимательно смотрит на Джона пронзающим, безжалостным взглядом. Джону ничего не остается, как смотреть в ответ, и он обращает внимание на то, что у Майкрофта глаза такого же странного серебристо-зеленого цвета, как у брата, только темнее.
В конце концов лицо Майкрофта смягчается, и он улыбается. Настоящей улыбкой, так что Джон наконец позволяет себе немного расслабиться.

Но потом Майкрофт открывает один из ящиков стола, достает оттуда неприметную светло-зеленую папку без надписей и протягивает ее Джону.

— Не торопитесь, — вот и все, что он говорит.

Джон открывает папку так, как обычно режут скальпелем кожу — медленно и уверенно (профессор говорил ему, кажется, миллион лет назад, еще в аудитории: «Вы не должны сомневаться, Уотсон, никогда не сомневайтесь и не позволяйте вашей руке дрогнуть»), и первое, что он видит — полицейский отчет. «Накарябан торопливым почерком Лестрейда», — отмечает Джон, и его внезапно начинает мутить, ярость внутри разгорается все сильнее и сильнее, как лесной пожар, пока он продирается сквозь отчет.
Похищение, почти пять лет назад, последнее в цепочке подобных. Жертва: молодой человек по имени Шерлок Холмс, утверждающий, что он кто-то вроде частного детектива, расследующего цепь похищений с пытками и насилием. Чтобы поймать насильника, он позволил ему похитить себя. Благодаря этому через три дня насильник был арестован, а Шерлок — спасен, хоть он и получил серьёзные травмы.

Джону приходится оторваться от чтения и отвести взгляд от документов: он хватает воздух ртом, словно пловец, которому предстоит глубоко нырнуть, и переключает внимание на медицинский отчет — следующий документ в папке. Медицинская терминология слишком глубоко осела в его мозгу, чтобы ее можно было забыть, так что сейчас она воспринимается на автомате, но в сознании Джона смешивается в какую-то мерзкую массу, из которой выступают отдельные фразы: «переломы пальцев и ребер», «сотрясение», «инфицированные ножевые раны спины», «травмы, нанесенные в процессе изнасилования».

Джон прекращает читать, потому что ему кажется, что он прямо сейчас опустошит свой желудок на дорогущий персидский ковер. Он делает несколько глубоких вдохов и возвращается к папке, в которой остались только три фотографии — скорее всего, снятые людьми Майкрофта, потому что они не походят на стандартные полицейские снимки.

На первой фотографии Шерлок кажется ужасно хрупким, худым и беззащитным на своей больничной койке. Он без сознания или крепко спит, весь покрыт синяками, у него сломан нос, голова и левая рука перебинтованы. На следующей фотографии изображен старый, грязный подвал без окон — в углу валяются куча веревок и обрывки серебристой изоленты, а рядом расплывается отвратительное пятно засохшей крови. На третьей — верхняя часть мужской спины — Джону несложно опознать владельца по изгибу плеч и бледности кожи. Но эту кожу портят ярко-алые линии порезов. Медик в Джоне незамедлительно отмечает опухшие и покрасневшие края и поблескивание гноя в ранах — они наносились тупым, возможно, ржавым ножом. Подобные порезы, даже неглубокие, заживают очень долго, и почти всегда после них остаются шрамы. Доктор Уотсон видит именно это, но сам Джон видит только то, что порезы складываются в кривые, шаткие буквы, в слово — от плеча до плеча: «ПСИХ».
В голове у Джона мертво и пусто. Тихий, придушенный голосок нашептывает ему, что первый взгляд на прекрасную спину Шерлока должен был быть именно таким. Этот писк неприятно звенит в тишине. Потом его место занимает холодная, кристально-чистая ярость.

Майкрофт осторожно забирает папку из рук Джона.

— Вас, возможно, заинтересует, что я лично проследил за тем, чтобы виновный понес заслуженное наказание. О Стивене Холдене позаботились пять лет назад.

— Он еще жив? — Джон слышит свои слова будто со стороны.

Майкрофт улыбается, и улыбка эта остра, как скальпель.

— О, да. Он находится в центральном психиатрическом госпитале Эдинбурга. Я захожу туда время от времени выпить чашечку чаю с его лечащим врачом. Рад вам сообщить, что мистер Холден страдает от психической нестабильности и мучается постоянными кошмарами.
Джон улыбается в ответ, скаля зубы, как волк.

— Джон, — говорит Майкрофт, когда Джон собирается уходить, — я настойчиво рекомендую вам не умирать за Шерлока. Я уверен, что ваша смерть станет его погибелью, так что в этой жертве не будет ни капли смысла. Насколько простираются наши с братом интересы, вам, Джон Уотсон, умирать не позволено. Точка.

За эти слова Джон держится всю дорогу домой. Они позволяют ему не сойти с ума. У него нет ни малейшей идеи по поводу того, как подойти со всем этим к Шерлоку, даже сейчас, когда ему уже все известно. Когда он заходит в квартиру, Шерлок лежит на диване, лицом в подушках и не шевелится.
Он ни на секунду не верит, что Шерлок заснул: Джон походит к дивану, опускается на колени и осторожно запускает руку в кудри Шерлока.

Шерлок немедленно поворачивает голову и удивленно смотрит на Джона покрасневшими глазами:

— Я думал, мне померещилось, — хрипло шепчет он. — Я слышал твои шаги, но подумал, что это галлюцинация. Зачем ты вернулся, Джон?

Джон только и может, что удивленно таращиться на него в ответ:

— Ты что, совсем с ума сошел? Боже мой, Шерлок, ты же не думал, что я могу просто так взять и уйти?

— Уйти от меня гораздо более логично, чем оставаться, — бормочет Шерлок, отворачиваясь.

На секундочку Джону становится плевать, что они с Шерлоком любовники. Он просто хочет врезать кое-кому по морде.

— Я тебя люблю, идиот, — фыркает Джон и садится на диван, устраивая Шерлока у себя на коленях. — Я тебя люблю, и тебе придется меня убить, чтобы я перестал.

Шерлок молча обнимает Джона за талию и утыкается носом в живот. Его трясет. Джон вздыхает и наклоняется, чтобы прижаться к плечу Шерлока.

— Я ходил к Майкрофту, — тихо говорит он, не обращая внимания на то, как каменеет Шерлок. — Почему ты мне просто не сказал? Думаешь, у меня нет права знать о подобных вещах?

Шерлок выпутывается из объятий Джона и вскакивает на ноги, сверкая глазами от ярости:

— Потому что у меня нет желания разбираться в том, что сейчас происходит у тебя в голове! — шипит он, сжимая кулаки. — Ты думаешь, я не вижу этого, Джон? Все написано у тебя на лице! Ты думаешь, что я не могу иметь с тобой нормальных отношений, потому что я все еще травмирован. Ты размышляешь, не мазохист ли я, раз все еще люблю жесткий секс, или же я так пытаюсь наказать себя за идиотизм!

Джон открывает было рот, но тут же захлопывает его. Бесполезно отрицать, что он думал об этом все время с тех пор, как увидел эту жуткую папку, и он знает, что Шерлок знает.

Шерлока все еще трясет, но сейчас — уже от ярости, которая кривит его лицо в нечто невообразимое.

— Я прекрасно понимаю, что твои маленькие мозги могут этого не вместить, но давай я хотя бы попытаюсь тебе кое-что объяснить. Я говорил тебе множество раз, что мое тело — всего лишь транспорт. Я могу испытывать удовольствие от плотских утех — когда захочу. Да, я добровольно отдался в руки насильнику и палачу, потому что для меня насилие — всего лишь травма, которая заживает, как и все остальное. Я старался изо всех сил, изображая боль и ужас, но Стивен Холден был мастером своего дела. Когда он понял, что я не смогу развлечь его, он заклеймил меня психом — именно того, кем меня все считают — и оставил лежать спиной в грязи подвала на три дня, и мои раны воспалились. Лестрейд получил еще одну лычку, а я — соглашение с ним и пару шрамов на спине, напоминание о собственном идиотизме. Я никогда больше не недооценивал преступников, — он ядовито смотрит на Джона. — Прямо сейчас ты наверняка уверен, что я заслужил эту метку на моей спине, не так ли? Размышляешь, какой псих не свихнется от изнасилования и пыток?

Уж это Джон может опровергнуть всей душой. Несмотря на то, что у него кружится голова от всех тех слов, что он слышит (о, как кристально ясно становится многое теперь), он смаргивает туман перед глазами и заставляет себя успокоиться. Джон скрещивает руки и лодыжки и склоняет голову к плечу.

— Нет.

Шерлок замирает между двумя вдохами, и взгляд его притухает.

— Нет?

— Нет, — повторяет Джон. — Я думаю, что все это имеет смысл, хоть и несколько странный, и что ты еще более великолепен, чем я думал. Еще я думаю, что ты полный идиот, потому что не сказал мне об этом раньше. И еще — думаю, что я оскорблен сравнением со всеми теми узколобыми ублюдками, которые заставили тебя поверить в то, что ты действительно урод, но это может подождать. — Джон чувствует, как на лицо наползает совершенно неуместная сейчас ухмылка, но он позволяет ей появиться, потому что это же Шерлок, да и кому беспокоиться об уместности?

И тут Шерлок падает, словно разбитая ледяная статуя, и прячет лицо в руках, и Джон не тратит ни секунды на раздумья. Он оказывается на коленях рядом с ним, даже не успев стереть с лица ухмылку, и прижимает Шерлока к себе так крепко, как только может.

— Я люблю тебя, — несчастно шепчет Шерлок, и Джон чувствует, что на шее становится мокро. — Я люблю тебя.

Джон целует его в макушку и прячет лицо в черных кудрях, облегченно закрывая глаза. Рана очищена, прыщ выдавлен и обеззаражен. И пусть он сжимает в руках ураган в человеческом обличье, именно сейчас он уверен, что с этим миром все будет в порядке.

Проходит несколько недель. Джон потихоньку смиряется с тем фактом, что это чувство — потрясающее, болезненное, бьющее током чувство любви к Шерлоку Холмсу — не собирается проходить. Именно на подобных ощущениях и держится мироздание. Оно переживет их обоих. Оно до ужаса пугает Джона, если уж совсем честно.

Похоже, им предстоит узнать о любви множество вещей, и не все они — приятные. Джон всегда думал, что найдет милую дамочку, они родят кучу детишек и проведут жизнь в мире и спокойствии. Похоже, что в любви очень мало мира и спокойствия.

Любовь — это не радость. Это нечто, что определяет само себя, и ничего кроме.

А Шерлок… Шрамы на его спине — не единственная травма, которую он носит в себе. Бывают дни, когда любовь — это крики, и разбитое оборудование, и торопливый секс в темной спальне, когда Джон позволяет победить себя, прижать и отлюбить до потери сознания. Бывают дни, когда любовь — это экзорцизм, и Джон — его слуга, и Шерлок вцепляется в подушки и брошенную одежду, чтобы не захлебнуться криком, когда Джон вбивается в него, заходясь от желания. А иногда любовь — это тишина и отведенные взгляды.

Но, тем не менее, это всегда любовь. Безумный поцелуй над растерзанным трупом, шарф, обернутый вокруг шеи Джона, еще хранящий тепло Шерлока. Занятие любовью в полдень, когда комната превращается в золотой дворец. Любовь — это Джон, осторожно снимающий с Шерлока рубашку и языком прослеживающий линии шрамов. Тихие вечера на диване, с китайской едой на вынос и Шерлоком — время от времени спокойным — тихим, молчаливым и держащимся за Джона мертвой хваткой.
И более всего — любовь это ужасающий наркотик, от которого Джон не хочет отказываться.

Время идет и идет, и идет, и снова наступает лето. Они снова на деле, и Шерлок сигает в Темзу за убегающим преступником, и когда его вытаскивают, он стягивает мокрую рубашку и целует Джона, прямо стоя на берегу и хохоча.

За спиной Шерлока над чем-то острит Донован, но она замолкает на полуслове.

На следующем расследовании Донован улыбается Шерлоку, пусть и несколько скованно.

— Привет, чудак, — говорит она.

Шерлок не обращает внимания, но Джон улыбается еще несколько дней.

Когда-то, во время учебы в университете, Джон любил рисовать: брал блокнот и перьевую ручку и делал наброски, позволяя телу и разуму отдохнуть от дня, заполненного учебой, вскрытиями и черт знает, чем еще. Обычно он так и засыпал с ручкой в руке.

Однажды, прибираясь в комнате, Джон находит свой старый молескин. Он долго смотрит на него, и идея разворачивает в его груди свои черные крылья.

Джон улыбается и открывает блокнот, ища вдохновения. Все, что ему нужно — это удачный шанс.

И он подворачивается ему довольно скоро. Джон сидит в кресле, посасывая дольку апельсина, и решает кроссворд, когда Шерлок отбирает у него газету, апельсин и слизывает сок с его губ.

Джон уводит его в спальню, их общую теперь, укладывает его на кровать ласковыми прикосновениями и уговорами, берет свою старую перьевую ручку и устраивается у Шерлока на ногах.

— Что ты делаешь?

Джон улыбается. Первая линия чернил блестит на бледной коже.

— Ты скажи мне.

Но Шерлок молчит и тихо дышит все то время, что Джон рисует. Он давно не рисовал, и рука то и дело сбивается, смазывая осторожные росчерки, но выходит все равно ошеломительно красиво. Закончив, он уже дрожит от возбуждения.

Когда Джон перестает рисовать, Шерлок открывает шкаф, чтобы посмотреть в зеркало — поворачивается, заглядывая через плечо, и замирает.

Джон закрывает ручку и откидывается на локтях, чтобы насладиться работой. На бледной спине Шерлока сверкают огромные крылья — от плеч до самого крестца. В золотистом сумраке комнаты, в паре пробивших сквозь занавеси лучей, крылья, кажется, дрожат, словно живые и готовые распахнуться.
Шерлок поднимает голову, и глаза его странно блестят.

— Если и будет на свете крылатый человек, это будешь ты, Шерлок Холмс, — шепчет Джон, и шепот его плывет по тишине комнаты. — Пара шрамов никогда не сможет остановить тебя, Шерлок Холмс.

Следующие несколько часов они занимаются любовью, целуются, нежно прикасаясь друг к другу, и обнимаются, пока простыни не покрываются серыми росчерками, которые похожи на перья. Шерлок прижимается к его спине, осторожно скользя пальцами по его груди, словно слепой, читающий стихи на Брайле.

— Это словно лезвие ножа, посыпанное сахаром, — шепчет Джон, — и мне быть с тобой — как вести языком по этому лезвию, чувствуя боль, вкус крови и сахара одновременно. — Он замирает, притягивая к себе руку Шерлока и целуя ее в костяшки пальцев. — Я прочел это очень давно, — бормочет он, — но мне понадобилось много времени, чтобы понять. Я люблю тебя.

— Я знаю, — Джон шеей чувствует улыбку Шерлока. — Тебе нравятся пчелы, Джон?

@темы: перевод, Шерлок BBC